Церковь мы исповедуем единую и соборную. Строго говоря, нельзя говорить о разделении Церкви, можно говорить лишь об отпадении от нее, какими отпадениями были всевозможные ереси и расколы.
Но не являются разделениями внутренние деления Церкви, например, на поместные церкви: Русскую, Греческую, Сербскую, Болгарскую, Румынскую... Все эти поместные церкви составляют единую Православную Церковь. Они суть даже не части Церкви, потому что Церковь не дробима на части, но лишь местные, обусловленные характером народа или государства, отдельные выявления одной и той же Церкви. Своеобразие каждой поместной Церкви может быть велико, но единство остается ненарушенным, если сохранены чистота веры и благодать апостольского преемства.
Стремление к соборности
С вопросом единства Церкви связан вопрос о ее соборности. Нам можно задать конкретный вопрос: почему мы, будучи членами Церкви, не ощущаем в ней единосущной соборности, ни ее полного единства? – Потому, что в нашей душе всегда остается много самостных, не оцерковленных граней. Иногда мы придерживаемся каких-то своих мнений, не согласных с христианским учением. А для подлинного оцерковления нужно не только совершенное единение с Церковью в мыслях, но и проведение этих церковных мыслей в жизнь, в самую глубину души.
Святые же праведники, очистившие свою душу и полностью сделавшие её церковной, то есть причастною Богу, отчетливо ощущали это единство и соборность Церкви.
Впрочем, и нам, рядовым чадам Церкви, не совершенно недоступно сознание и ощущение её единства и соборного единодушия: когда читаешь жития святых или творения святых отцов, то часто реально ощущаешь свою общность с ними, свою близость интересов, переживаний и стремлений. Церковь старается развить в нас это соборное чувство, например, в своих богослужениях давая, нам возможность реально переживать те самые чувства, какие переживались участниками празднуемого события, и тем соборно объединить нас с этими ее чадами, ныне принадлежащими торжествующей небесной Церкви.
И в общении между собой каждый из нас, православных, испытывал чувство единства при встречах с какими-либо, часто совершенно незнакомыми, но также православно верующими людьми. Как сразу же они являются для нас родными и близкими, более близкими и родными, чем иной раз даже и родственники наши, менее нам единомысленные, с которыми нас связывает лишь плотское родство.
В первые века христианства, при большом напряжении жизни церковной, когда христиане полностью жили в Церкви, и вне Церкви не было у них никаких интересов, эта соборность воспринималась с особенной силой. На разных концах тогдашнего христианского мира – в Испании и Месопотамии, в Мавритании и Галлии – христиане, не сговариваясь между собою, проводили жизнь настолько внутренне единую, что христианин, перенесенный из Дамаска в Массилию, чувствовал себя на церковной общине чужой страны, также, как у себя на родине. И это внутреннее единство разбросанных по многим странам христианских общин было, несомненно, выявлением воли Духа Святого, живущего в Церкви.
Впоследствии, когда явилась к тому возможность, этот же дух соборности, орган Святого Духа, стал проявляться на собрании епископов, получивших торжественное наименование Вселенских Соборов, дерзновенно, с полным сознанием своего на то права, заявивших: «Изволися Духу Святому и нам».
Соборность не есть общее подчинение авторитету, не есть просто повиновение распоряжениям, не есть и кропотливое изыскание по вопросу о том, как о том или ином учили в древности. Православный христианин верит и исповедует не так, как приказывает ему это делать тот или иной архипастырь, не так, как это предписывает тот или иной древний отец, но так, как подсказывает ему его совесть, его сознание, воспитанные в Церкви. И эту свою совесть и свое сознание он проверяет голосом Вселенских Соборов, святых отцов и тех современников, о которых он знает, что они подлинно живут в Церкви. И если он обнаруживает в своем сознании расхождение с ними, он не утверждает его в противность учению Церкви, но понимает что в его сознание вкралась какая-то капитальная погрешность, которую нужно исправить покаянием и молитвой.
Стояние в соборности не легко, потому что оно требует бдительности и смирения. Но ведь об этом, как и обо всей христианской жизни, Христос говорит: «Царство Небесное усилием берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11:12).
Церковь не только едина, она и единственна, потому что у нее единая глава – Христос. Все, что имеет общение с Ним, едино и с нею.
Кроме того, хранимая Церковью истина – одна. Истин не может быть несколько. Если о важных и точных вещах высказываются несколько мнений, то правильным может быть только одно, а остальные – неправильны. Значит, и истинная вера может быть только одна.
Итак, Церковь есть совершенно новое, особенное и единственное на земле бытие, которое нельзя с точностью определить понятиями, взятыми из мирской жизни.
Наименование Церкви «обществом» – неточно, потому что земное общество состоит из замкнутых в себе личностей нашего несовершенного и грешного мира. Светское общество подчиняется юридическим законам, оберегающим и закрепляющим замкнутость индивидуумов. Мы не можем представить коммерческого общества, основанного не на кодексе прав и обязанностей членов, а на взаимном сострадании и сочувствии.
Церковь же насквозь соборна. Поэтому замена в ней соборных отношений ее членов юридическими является искажением ее природы. Можно было бы сравнить Церковь с семьей, единственным обществом, основанным не на юридических, а на естественных квази-соборных основаниях. Но семья слишком специфична и ограниченна. Правда, Священное Писание для разъяснения природы Церкви иногда пользуется аналогиями и с семьей, в которой Бог – наш небесный Отец, а соединение христианина со Христом уподобляет браку души с Небесным Женихом. Наилучшую аналогию дает приведенное сравнение ап. Павла Церкви с телом, но мысль апостола, указывающего на цель тела-Церкви «для приращения себя в любви,» уже нарушает образ тела, не знающего никакой любви, и тем снова указывает на то, что природа Церкви невыразима жизненными примерами.
В сущности Церковь есть подобие Троического бытия, в котором многие личности становятся единым существом. Почему же такое бытие, как и бытие самой Троицы, так непонятно и невыразимо для нас? – Потому что в нашем естественном сознании личность есть замкнутое бытие, радикально обособленное от всякой другой личности – настолько, что понятие о противоположности «Я» и «Не Я» стало краеугольным камнем европейской философии (Декарт).
Наоборот, личность, развивающаяся в Церкви, совмещает полноту соборности: самоотверженность и любовь к другим, как к самому себе, с высокой степенью индивидуального развития самосознания. Наиболее типичными представителями такого совмещения служат типы святых Церкви. Вспомним их: мученики, аскеты, святители... Во всех этих трех типах далеких друг от друга по бытовым условиям жизни, мы находим одинаковую гармонию двух начал, кажущихся не совместимыми естественному разуму.
Все эти три типа – гиганты воли с крайне напряженным сознанием своей личной ответственности, и в то же время совершенно чуждые не только эгоизма, но и еле уловимого превозношения, какого бы то ни было притязания на свои права.
Итак христианская истина о Церкви, как о соборном бытии, подобном Божественному Троическому не только в идее, но и в жизни, освобождает человека от естественного противоречия между самосознанием личности и самоотверженной любовью, как принципом жизни. Вот почему догмат Троицы является основным догматом христианским, и качество соборности – основным качеством Церкви.
Создание Церкви, богочеловеческого организма, было величайшим делом Божией любви, победой Христа над диаволом.
Ухищрения князя тьмы оказались разрушенными актом величайшего Божьего снисхождения, которого диавол по своей гордыне не мог предвидеть. Он – гордый и властный дух, денница, первенец творения и начальник ангелов, презирал людей – телесных немощных тварей. Он никак не мог предположить, что Сын Божий – Творец и Бог, сопрестольный Отцу и Духу, станет одним из них.
Область тьмы была сокрушена Божиим снисхождением, ад разбит. Врата Царства Небесного раскрылись широко, и спасённые широким потоком потекли в его светлые обители, «уготованные им от создания мира» (Мф. 25:34).
Но враг Бога и людей в своей безумной гордыне не захотел признать себя побежденным и сложить оружие. Видя, что люди спасаются в Церкви, он всю свою ненависть сосредоточил на ней. Поначалу он пытался физически уничтожить Церковь путем кровавых гонений со стороны языческих правителей. Не достигая успеха одними гонениями, он стал одновременно пытаться разделить Церковь на разные враждующие части путем насаждения ересей и церковных расколов.
Но первые ереси не были очень успешны. При высоком напряжении церковной жизни, при крепком сознании соборности и постоянном общении древних церквей, эти лжеучения быстро замечались христианами, как явления посторонние и чуждые её природе, и насадители этих ересей, разные лжеучители, извергались из Церкви. Так были изобличены и отринуты древние ереси гностиков, евионитов, савелиан, докетов...
Но с ростом Церкви в ширь, с проникновением в её ограду все новых и новых человеческих масс нравственный уровень христианского общества стал опускаться, в результате чего стали тускнеть духовная зоркость и чуткость. И вот мы видим как в четвертом веке сначала арианская, а потому несторианская и монофизитская ереси стили увлекать за собой многие миллионы христиан.
Тем не менее успех этих ересей не был долговечный. После первоначального успеха, эти ереси начинали увядать – не только внешне, но, в первую очередь внутренне, оскудением праведности и потерей сознания соборности. Постепенно приверженцы этих ересей сходили до роли местного обособленного явления.
Несмотря на волнения ересей, на недочеты церковной жизни, вызываемые наплывом в Церковь вчерашних язычников, несмотря на некоторое охлаждение религиозного горения, в сравнении с апостольским веком, христианский мир, в период, предшествовавший событию разделения Западной и Восточной Церкви, в V, VI и VII веках, являл собой замечательную, яркую и светлую духовную картину.
Жития святых, Луг духовный, "Лавсаик" и подобные им книги древности повествуют нам, как тогда на всем пространстве, которое охватывал горизонт европейского человека, в ширь и глубь росла святая Христова Церковь. Миллионы людей вырывались из-под власти язычества и становились убежденными христианами. Несмотря на разницу входящих в Церковь народов, церковная жизнь была едина от Испании и Месопотамии, и по всему этому пространству жили тысячи праведников, так что в каждом уголке христианского мира, каждый человек, желающий служить Христу, мог найти для себя добрый пример.
Отпадение от Церкви римо-католичества
В IX веке впервые обозначается зловещая трещина между христианским Востоком и Западом, та трещина, которая впоследствии повлекла за собою печальное разделение, болезненно ощущаемое и по сей день во всем христианском мире.
Чем была вызвана эта трещина?
Темная диавольская сила всегда строит свои соблазны на тех или иных человеческих слабостях. Это верно в отношении, как отдельного человека, так того или другого общества, народа и всего человечества. Поясним примером: человек голоден, что вполне естественно и нормально, но на чувстве голода диавол толкает человека служить своему чреву, объедаться, что становится грехом.
Разделение между Западной и Восточной Церквами часто объясняют разницей психологии Востока и Запада. Это верно, но лишь отчасти. В самой этой разнице еще нет греха и необходимости разделения в вопросах веры. Разница эта существовала искони, и тем не менее Церковь Христова жила единой жизнью. Благодатное единство Церкви покрывать все разновидности национального менталитета и быта, как полноводная река покрывает все мели и подводные скалы, находящиеся на её дне. Разнообразие психологии различных этнических групп, входящих в Церковь, не разделяет, а обеспечивает богатство и разносторонность церковной культуры.
Однако в ряде причин, вызывающих психологическую разницу между Востоком и Западом, была одна, ставшая к моменту разделения если еще не грехом, то, во всяком случае, недостатком Запада по сравнению с Востоком.
Восток и Запад получили от языческой древности разное культурное наследие. Восток получил эллинистическую философию. Запад – римское юридическое имперское правосознание.
Но Восток, приняв эллинскую философию, переплавил ее в философию христианскую. Попытки непосредственно пересадить в христианское сознание плод языческой философии, что пытались сделать гностики, савелиане, ариане и прочие еретики, Церковь категорически отвергла, и философия заняла свое место в церковном сознании Востока только тогда, когда вся она прошла через церковную призму.
Не то мы видим на Западе. Там юридические и имперские представления языческого Рима не переплавлялись христианством. Ни борьбы за создание христианского миросозерцания, ни работы по перерождению римской языческой психологии мы на Западе не видим. Однако, пока сохранялось единство с Востоком, в этой внутренней неактивности Запада не было еще ничего пагубного, т.к. православный Запад черпал с православного Востока подлинное христианское миросозерцание. Для Востока же, в бурный период борьбы с ересями, спокойный и не колеблющийся в православии Запад являлся драгоценной опорой.
Тем не менее для самого Запада его невозмутимость таила в себе опасность. «Надлежит между вами быть и разномыслиям, дабы обнаружились между вами искусные,» – пишет ап. Павел (1Кор. 11:19). Сравнительно безмятежная жизнь Западной церкви не способствовала появлению мыслителей, искусных в борьбе за чистоту веры.
Восток сознавал, что истинная Православная вера обуреваема разными лжеучениями, с которыми надо бороться; что за чистоту веры ответственны все христиане – от архипастырей до мирян. Запад же привыкал к мысли, что истинная вера дана ему однажды и навсегда, и он православен просто потому, что он – Запад.
Кроме разницы психологии, причиной разделения считают также возрастание значения римских пап. Однако, и это явление само по себе еще не таит в себе ничего греховного.
Мы знаем, как в древней Церкви возрастало значение тех или иных епископских кафедр, особенно так называемых апостольских кафедр, то есть, кафедр, непосредственно основанных апостолами, которые они более или менее продолжительное время занимали в качестве епископов. Таких кафедр на Востоке было несколько, а на Западе – только одна римская, которую посетили апостолы Петр и Павел.
Из этих, сначала совершенно равноправных, епископов, со временем стали выделяться архиепископы, митрополиты, патриархи, как иерархи с более широкими административными полномочиями. Эта централизация Церкви вызывалась нуждой в лучшей организованности церковной жизни. Теоретически можно себе представить, что в конце концов Церковь могла стать административно объединенной под одним главным патриархом над всеми патриархами. Но это не произошло. Высший авторитет в Церкви был установлен за Вселенскими Соборами.
Не совершилось еще разделения и тогда, когда на Западе возникло ошибочное мнение об исхождении Святого Духа и от Сына, против чего первоначально восставали римские папы Лев III и Адриан I. Разделение совершилось тогда, когда Запад утвердился в этом заблуждении и счел себя в праве официально, как бесспорную истину провозгласить это свое частное мнение, вопреки протестам Восточной Церкви, и когда свое новое учение Запад внес в Символ веры , вопреки категорическому запрещению и 3-го, и 4-го Вселенских Соборов что-либо изменять в Символе веры.
Прежде всего этим еретическим новшеством была попрана кафоличность, соборность, сознание, что полноту истины Господь дарует не единичным личностям, не отдельным частям Церкви, но только всей Церкви, во всей её полноте, её соборному единству.
Разрыв произошел тогда, когда Запад это своё самовольное изменение Символа веры захотел навязать Востоку. Этот трагичный разрыв еще больше углубился позже, когда христиане Запада пришли в Восточную Церковь не как братья для защиты, но как враги и в так называемом четвертом Крестовом походе разгромили восточную империю хуже, чем сделали это впоследствии враги веры Христовой. Здесь, собственно говоря, главный и окончательный рубеж, разделяющий христианский Запад и христианский Восток.
После совершившегося разделения, все основные особенности христианской жизни Запада из черт разнообразия, обогащающих церковную культуру, стали дополнительными факторами разделения.
Папство, привыкшее к мысли о своем правомыслии, увидев все растущую свою духовную паству, все увеличивающееся свое значение в Церкви (границы которой в их сознании все более ограничивались только Западом), в конце концов присвоило себе все основные свойства Церкви, провозгласив 10 июля 1870 года, что римский епископ «обладает тою же непогрешимостью (т.е. безошибочностью в вопросах веры), какой обладает Церковь...». и что «определения римского епископа не подлежат отмене».
Римское правовое сознание, привело Запад к забвению подлинных отношений человека к Богу, заменив их юридическими формальными отношениями, построенными на теории договора и покупки спасения.
Оставшаяся от языческих времен память о римском «понтифекс максимусе,» как о повелителе вселенной, привела к смешению духовной власти со светской, к претензиям на мировую великодержавность римских пап.
Протестантизм и сектантство
Через несколько столетий после отпадения Западной церкви, еще сильнее возросло разделение в связи с появлением протестантства. Если поместная римская церковь могла себе позволить самостоятельно провозгласить новое учение и самовольно внести его в Символ веры , попирая принцип соборности, то почему такое право не может быть предоставлено и каждому отдельному человеку?
И вот, католический монах Лютер считает себя в праве выпустить Швабахские статьи, заканчивающиеся такими многозначительными словами: «Церковь есть не иное что, как сумма верующих во Христа, содержащих вышеперечисленные статьи, верующих в них и учащих их».
Но ведь это значит, что каждый имеет право составить подобные новые статьи и объявить их учением церкви.
Англиканская Церковь, например находит возможным нахождение в одной и той же Церкви как людей, верующих во все основные церковные истины, так и людей, не верующих в воплощение Иисуса Христа от Духа Святого и в будущее воскресение мертвых, как это объявлено в «доктринальном рапорте» 1922–38 гг.
О бесчисленных сектах и говорить нечего.
Интересно отметить особенность в мироощущении этих новых сект сравнительно с древними. Древние секты, утверждавшиеся на ложных домыслах, вопреки соборной мысли Церкви, стремились, однако, к соборности тем, что в принципе наивно предполагали, что их учение согласно с учением Писания, или во всяком случае не противоречит ему. Поэтому древние секты возбуждали более глубокое изучение вопросов религии и, следовательно, в какой-то мере содействовали развитию богословия.
Новые секты, наоборот, совершенно игнорируют принцип соборности, не хотят даже слышать о нем. Они свысока, пренебрежительно отмахиваются от исторического опыта Церкви, от ее кафолического разума, и потому они вызывают не развитие, а упадок богословия, и прямо через материалистические плоскостные рассуждения о вере влекут за собой охлаждение к вере, упадок интереса к истине и обмирщение религиозной мысли; в конечном итоге новые секты ведут к безбожию.
Итак, с эпохи отделения от Востока, с момента разрыва соборного единения и горделивого самоутверждения, на Западе христианского мира забылось исконное понимание Церкви, и она стала восприниматься, как земное, основанное на юридических основаниях, общество с юридическими отношениями между её членами и с формальными, договорными взаимоотношениями с Богом.
Два понимания Церкви
И представление о Христе, как главе Церкви, из органического и существенного стало переходить в метафорическое понимание. Христос стал восприниматься главой Церкви лишь на подобие главы государства, президента или короля, управляющий её внешними путями, но не дающий жизни данной институции. Следовательно, переменились отношения верующих ко Христу, явилось новое, искаженное понимание христианства.
При таком понимании, при забвении органического единения Церкви со Христом, христианскому Западу, отделившемуся от тела Церкви, понадобился, естественно, земной глава, ибо Христос не может видимо и для всех очевидно управлять Церковью. При этом такое пониженное понимание Церкви и чисто земная перестройка её управления оказались удобными для полу-христиан.
Ведь православное органическое стояние в Церкви требует постоянного подвига. Действительно, при православном понимании Церкви, как Тела Христова, живущего с Ним единой жизнью, в котором не должно быть ничего греховного, мы можем принадлежать к Церкви лишь постольку, поскольку мы очищаем себя от всякого греха и искренне стремимся к праведности. Всякий же грех отдаляет нас от единства со Христом, наше общение с Ним слабеет и может совсем нарушиться.
При понимании же Церкви, как земного общества, возглавляемого земным главой, никакого подобного отпадения быть не может и возвращения человека в церковь не требуется. Всякий грешник, хотя бы он и совершенно не стремился к исправлению, является членом Церкви в силу своей формальной принадлежности к римо-католичеству, или к известной протестантской деноминации. Его греховность предусмотрена и заранее защищена известными правилами, она составляет норму жизни этой церковной организации и не исключает из неё.
Между тем, в православном понимании тяжелый грех христианина – это трагедия и катастрофа, нарушающая его связь с Церковью, которая больно ощущается всей Церковью, по словам ап. Павла: «Страдает ли один член, страдают вместе с ним и все члены». Именно поэтому теперь, в период нравственного упадка в христианском мире, упадок духовности и греховность, в особенности среди служителей Церкви, так болезненно отражается на православном мире. Нравственное падение или измена чистоте учения Церкви со стороны ее епископа или священника всегда болезненная катастрофа.
Чтобы это понять, представим себе сначала норму церковной пастырской жизни, какова она должна быть. Епископ или священник живет всецело церковной жизнью, все его стремления в Боге, когда он «помышляет о горнем, а не о земном» (Кол. 3:2). Это не значит, что он не заботится о своем приходе или епархии, но значит, что и для себя и для своих духовных чад он ищет прежде всего Царствия Божия и правды Его, а всего остального лишь как приложения, по слову Христову. При этом, Царство Божие и правда Его ищутся им не по собственным измышлениям, не самочинно, но соборно – всецело в единении с Церковью, т.е. со всеми одинаково с ним верующими.
Насколько велико, насколько полно бывает в таких случаях единение членов Церкви, мы знаем из церковной истории на примерах целого ряда ответственных церковных мероприятий, например, заведение епархиальной, потом приходской структуры Церкви, составление церковных законов и мероприятий, которые, при появлении сходных нужд, на всем пространстве древнехристианского мира от Испании до Месопотамии без нарочитого сговора одинаково вводились соборно мыслящими епископами и их сотрудниками.
На каждый вопрос, в какой бы то ни было области: личной, государственной, национальной, общественной – все представители Церкви отвечали одинаково, потому что у них не было личных мнений и личных интересов, а лишь – общецерковные. И это несмотря на то, что, как личности, они ни в какой мере не были ущерблены. Мы представляем их, как, например, св. Игнатия Богоносца, Поликарпа Смирнского, Иринея Лионского и других богатырями духа, высочайше развитыми индивидуальностями, какими они встают из своих жизнеописаний и со страниц своих творений. Разве такое единение нуждалось в каком-либо внешнем возглавлении или юридическом оформлении, если оно непосредственно питалось общей жизнью со Христом?
Таково в идеале и должно быть устройство Церкви Христовой. Единство ее обеспечивается единством её членов со Христом, и всякое нарушение этого единства, происходящее от греховности, от самости, от самоутверждения, тотчас же разрушительно сказывается на возглавляемой ими церковной единице (приходе или епархии). И иначе быть не может, потому что грех – это заразительная духовная болезнь.
Вот какой-либо член Церкви начинает грешить и не каяться в своем грехе, но коснеет в нём. Грех отрывает его от единства со Христом, от единства Церкви. До тех пор, пока Церковь решительно не отсечет от себя этого отделяющегося от нее члена, или он не совершит покаяния («метаниа» – своего коренного обращения), до тех пор его отрыв будет так или иначе вредить благу Церкви. Он или начнет неправо учить, пытаясь ложью оправдать свою греховность, или будет себя вести соблазнительно, или произведет раздор в Церкви.
Конечно, как мы говорили, в настоящее время при крайне пониженном общецерковном стандарте, так мы реагируем по преимуществу на измену Церкви её архипастырей и пастырей. На измену же её рядовых членов мы часто просто не обращаем внимания, привыкнув к ней за время массового отпадения от Церкви её членов в течение последних веков. Но на самом деле, при сколько-нибудь более высоком церковном уровне совершенно такой же должна быть реакция и на измену любого члена Церкви.
Мы, православные, так страдаем теперь от всех видов церковной разрухи вследствие глубочайшего несоответствия: Церковь по существу своему осталась тем же, чем она всегда была, и чем она только и может быть, – телом Христовым, невестой Христовой, не имущей ни пятна, ни порока, а люди, призванные быть ее членами, ее представителями, в том числе и пастыри и архипастыри, имеют на себе много пятен и пороков и не хотят омыться от них покаянием, но утверждаются в них и стараются не себя очистить, но Церковь хотят уподобить себе. Однако, Церковь остается тем же, чем она всегда была, и есть и будет, а они выпадают из нее, теряют свое единение с ней, ибо «что общего у мякины с чистым зерном?» говорит пророк Иеремия (23:28).
Видя этот процесс постепенного отпадения от Церкви, православный христианин не может оставаться равнодушным. Он для исцеления и себя самого и всего тела церковного жаждет вмешательства Христа Спасителя, молиться об исправлении церковной жизни.
Узаконение греха
Совершенно иначе этот процесс происходит в латинском мире. Там есть законченная строго централизованная церковная организация, возглавляемая земным главой, которому принадлежит вся полнота власти. Все члены этой церковной организации – для единомыслия – не нуждаются в соборности, требующей душевной чистоты. Для единомыслия им достаточно обратиться за справкой в соответствующий руководящий орган высшего церковного управления. Грехи их не являются трагедиями. Они или караются, если вызывают возмущение, или же вводятся в норму, как, например, нарушение поста.
Этим достигается внешняя бесперебойность церковной жизни, но покупается она дорогой ценой: грех не истребляется, а проникает внутрь церкви, становится уже не личным падением того или иного члена Церкви, а грехом всей церкви, вызывая в ней те ненормальности церковной жизни, которые так очевидно обнаруживаются в латинстве. Католичество с его папской непогрешимостью и индульгенциями, с кропотливым подсчетом количества добрых дел и сверхдолжными заслугами, с юридическими отношениями между человеком и Богом и формальным отношением к таинствам – всё это плоды отрыва латинского Запада от единства Церкви.
Спасение понимается, как внешнее воздаяние за известное количество добрых дел, или у протестантов – за веру во Иисуса Христа. Там забыто, что спасение достигается нравственным очищением и уподоблением Христу.
В католичестве есть там и свои аскеты, но они своею обязанностью полагают выполнение дисциплинарных требований, за что им обещана будущая вечная жизнь. А то, что эта вечная жизнь уже явилась и что блаженное общение с Богом достигается еще здесь, на земле, и загробное состояние является продолжением процесса, начавшегося еще в этой жизни, а не отделенным от него воздаянием, – обо всем этом Запад забыл.
Заключение
Итак, по мере сил будем беречь, углублять и усовершать свое соборное с Богом в Церкви бытие здесь, на земле, чтобы полноты этого достичь в Царстве небесной правды и любви, уготованным верным от сложения мира.
Размышляя об истории вселенной, мы замечаем в ней бесперебойное развитие, по-видимому, не требующее какого-либо вмешательства извне. Когда Лаплас излагал Наполеону свою теорию происхождения солнечной системы, он на вопрос Наполеона: «где же тут вмешательство Господа Бога?» ответил: «Моя теория в этом не нуждается».
Это было дерзкое, но не безбожное заявление. Лаплас был верующим человеком, о нем, например, известно, что на вопрос Наполеона же: «был ли в действительности Иисус Христос?» ответил: «В этом так же нельзя сомневаться, как в существовании Юлия Цезаря или Вашего Величества».
Его первое заявление мы можем перефразировать так: законы вселенной, созданные Господом Богом, так совершенны, что вмешательство в их действие или исправление их не нужно. Естественно, что наличие законов предполагает Законодателя.
Святой праведный Иоанн Кронштадтский пишет: «Господь имеет полное уважение к созданной Им природе и ее законам, как к произведениям Своей бесконечной Премудрости. Поэтому и волю Свою Он обыкновенно совершает через природу и по ее законам ... »
Законы природы – не вечны, они возникли одновременно с появлением первичной энергии-материи, когда само время и пространство получили свое бытие. Ученые этот момент называют «Bib bang» – «Великий взрыв,» который произошел приблизительно 15 миллиардов лет назад и когда «все начало быть, что начало быть». Так материальная вселенная получила свое начало от чего-то нематериального Начала.
Ежесекундно миллионы тонн материального вещества распадаются на атомы и атомы превращаются в заряды энергии. Этот процесс по существу необратим, так как хотя энергию можно снова сделать материей, но для этого снова нужно расходование энергии.
Между тем, если бы даже один грамм материального вещества в течение тысячелетия превращался бы в энергию, то вещество не могло бы быть вечным: еще в начале времен оно все превратилось бы в энергию, а энергия необратимо расходуется на увеличение энтропии, т.е. равномерного распространения беспорядка во вселенной.
Итак, и по современному научному представлению материальная вселенная обязательно должна была получить начало от нематериальной причины, которую мы называем Господом Богом и свидетельствуем по Библии: «В начале сотворил Бог небо и землю».
После того, как Бог сотворил землю (т.е. земное материальное вещество), дальнейшее развитие вселенной, на которое Господь дал Свое благословение, совершалось по Им данным законам, без Его вмешательства, но при наличии Его руки, направляющей все процессы к намеченной Им цели.
Так продолжалось до тех пор, пока на одной из точек вселенной не появилось нечто новое – жизнь.
Живые организмы – это нечто совершенно новое, не вытекающее из химических и физических процессов развития неживой материи. Все живые организмы происходят от себе подобных живых организмов, как это блестяще сказал Пастер. И если это верно сейчас, то нельзя произвольно и бездоказательно утверждать, что миллионы лет назад было иначе.
Ссылки на примитивнейшие организмы, на бактерии и вирусы, у которых будто бы стираются грани между живой и неживой материей, теряют свою убедительность, если мы вспомним, что и бактерии и вирусы для своего существования требуют органической среды, без которой существовать не могут. Следовательно, они не могли быть первоначальными видами животного мира, а могли появиться, когда органический мир на земле уже существовал.
Наш ближайший сосед и спутник в мировом пространстве – Луна, является ясным свидетелем того, что развитие физических и химических процессов само по себе не производит жизни. О Луне мы теперь доподлинно знаем, что там жизни нет. Наши планетные соседи Венера и Марс, кажется, тоже являются такими же свидетелями. По-видимому, на них тоже нет жизни. Гипотеза о том, что на Марсе угасающая жизнь, а на Венере – зарождающаяся, необоснованна.
Сейчас новейшие изыскания установили, что во всяком случае развитой жизни ни на Венере, ни на Марсе нет. А если есть даже и примитивная жизнь там, то значит и там прозвучало творческое Божие слово, о котором говорит Библия: «И сотворил Бог всякую душу живую».
Этим существам, живым душам, Господь завещал плодиться и множиться и наполнять землю, и дал им способность совершенствоваться, приспособляясь к условиям, в которых они живут. Отсюда – естественное развитие живых существ, т.е. эволюция. Однако, никакая эволюция не могла сделать бессловесное животное разумным человеком. Свидетелями этого являются все виды и роды животных. Ведь все они являются нашими далекими ровесниками, которые согласно Библии и палеонтологии, ранее нас появились. И ни один этот вид не стал разумным, кроме человека, о котором сказано: «Сотворил Бог человека по образу Своему».
Итак, трижды отметили мы непосредственное вмешательство Божие в Им руководимый процесс миротворения.
На это можно возразить, что в Библии отмечены не три момента, а 6 дней творения, и как будто нигде не говорится о перечисленных нами трех рубежах. Но это кажется только, если читать Библию недостаточно внимательно. Относительно дней творения сам Моисей, написавший по вдохновению Божию повествование о сотворении мира, говорит в 89 псалме: «Пред очами Божиими тысяча лет, как день вчерашний» и апостол Петр повторяет: «У Господа один день, как тысяча лет и тысяча лет, как один день».
Шесть дней или периодов перечислены в Библии для того, чтобы показать, что Господь сотворил материальную вселенную не единым актом, не в одно мгновение, а постепенно, предоставляя законам природы достигать намеченных Богом результатов и как бы соучаствовать в творении. Седьмой творческий период, по учению Церкви, длится и до сего дня и продолжится до скончания века, когда наступит 8-й день, которому уже не будет конца. Об этом говорят многие святые отцы и особенно подробно св. Василий Великий.
Творческие же моменты непосредственного вмешательства Божия в Им руководимый, подчиняющийся Им установленным законам процесс, отмечены в Библии (писанное по-еврейски) еврейским словом «бара,» хорошо переведенным на русский язык словом «творить,» в противоположность еврейскому слову «аса,» а по-русски означающему создавать, оформлять.
В библейском повествовании о творении мира только трижды применяется слово «бара» – творить из ничего (как поэт творит свою поэму не из карандаша и бумаги, а из себя самого):
Во всех остальных случаях употребляется слово «аса,» образовал. Создал, а не сотворил Бог внешнее видимое небо, создал, а не сотворил Бог светила небесные. Сотворив души живые в воде, Бог создал, а не сотворил наземных зверей.
В этом следует видеть указание Библии на процесс эволюции, на происхождение наземных животных от водных. И, наконец, сотворил, а не создал Бог человека по образу Своему и по подобию. Но и тут мы можем понимать, что по образу и подобию Божию сотворен наш дух, а про тело человека сказано тоже: «Создал (а не сотворил) Господь Бог человека из праха земного,» т.е. из земных элементов.
