Что за сомнительное удовольствие — внимать заявлениям «бывших»! Уходят, хлопая дверью, с гордо поднятой головой, ощущая себя единственно правыми и отказывая собратьям и руководителям в нравственном достоинстве. Интернет заполняют суждения людей, главной заслугой которых является — ни много ни мало — снятие с себя церковных обетов!
Мир словно перевернулся, отступничество и придирки сделались новыми ориентирами, общественно одобряемыми качествами. Авторитетно вещают на церковные темы семинаристы-недоучки и выпускники богословских вузов, один из которых прославился матерными частушками и алкоголическими наклонностями, другой же, телеведущий, и вовсе разыгрывает какую-то инфернальную личность, человека из зазеркалья. Воспоминаниями обильно делятся расстриги, экс-насельники монастырей, оставившие аскетическое поприще и не упускающие возможности щегольнуть пресловутыми «успехом», «свободой» — приверженностью к мирскому. Одну за другой строчат публикации экс-священники, впавшие в многоразличные искушения и добровольно отлучившие себя от алтаря. Невзирая на сомнительный послужной список, они разражаются патетическим спичем на тему: «Не мы такие — жизнь такая», обличая церковные язвы, доведшие их милость до сложившегося прискорбного (впрочем, не всегда признаваемого ими за таковое) состояния.
Подобно теням, «бывшие» обступают с разных сторон, силятся заслонить настоящее. Не понимаю, о чём думает человек, рекомендующийся приставкой «экс»? Каких откровений ждать от того, кто по слову апостола Иоанна, оставил свою первую любовь? Нелепо и жалко — бывший муж и глава семейства в разводе принимается причитать в упадочном стиле: «Весь мир — бардак...» Бывший моряк, разочаровавшийся в море, спешит заявить об этом каждому встречному-поперечному… Малопочтенное зрелище!
Допустим, что «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого не написана. Вместо неё мы встречаемся с историей человека, лишившегося на войне обеих ног и доживающего век в претензиях и обидах. Весьма вероятно, что многие замечания являли бы горькую правду. И всё-таки «Повесть о настоящем человеке» есть повесть о настоящем человеке; история потери мечты стоит значительно меньше. Она могла бы, конечно, вызывать сочувствие, но ни малейшего желания вдохновляться данным примером.
Интерес представляет не «бывшее»; цену имеют верность и преодоление
В готическом сумраке «исповедей бывших» всё безнадёжно, постыло. Лишь бегство и отступление открывают новую главу для главного героя — исполненную, увы, продолжающихся сетований и мстительных счётов.
Видеть в «эксах» источник откровений — недоразумение чистой воды. Интерес представляет не «бывшее» и перегоревшее; цену имеют верность и преодоление.
Собственно исповедь это напоминает с натяжкой. В литературном отношении воспоминания «бывших» наследуют, скорее, абеляровой «Истории моих бедствий» (с той разницей, что последняя — не агитка, но большая литература). Читатель вспомнит основную интригу, многократно перепетую и экранизированную. Бедствие Абеляра — в неспособности сделать выбор между карьерой священнослужителя и любовью к Элоизе, совращённой им молоденькой ученице. Пылкость чувств любовников преподносится как оправдание противозаконной связи; читателю предлагается сопереживать «жертвам системы», как выразились бы теперь. Пьер и Элоиза не в силах справиться со своей страстью, одновременно Абеляр стремится удовлетворить честолюбие: принять сан священника и посвятить жизнь преподаванию богословских дисциплин. Посему ни один, ни другой не желают вступать в брак, чтобы, по их мнению, «не порочить славу семейной жизнью». Дополнительные несчастья Абеляру приносят его вольные теологические изыскания. Острую критику автор встречает со стороны коллег, его заносчивый характер известен многим и наживает уйму врагов. Книгу об универсалиях предают официальной папской анафеме и сжигают.
Что и сказать, история путаная. Образ и поступки героя нельзя назвать положительными. И тем не менее «История моих бедствий» включает серьёзные философские размышления, полна самокритики и раскаяния. Много лет спустя Абеляр рассказывает обо всём происшедшем со спокойствием старика и снисходительностью к былым увлечениям. Он предваряет книгу увещанием к читателю терпеливо сносить всё и не отчаиваться: «Человеческие чувства часто сильнее возбуждаются или смягчаются примерами, чем словами. Поэтому после утешения в личной беседе я решил написать тебе, отсутствующему, утешительное послание с изложением пережитых мною бедствий, чтобы, сравнивая с моими, ты признал свои собственные невзгоды или ничтожными, или незначительными и легче переносил их».
Автобиография Абеляра не выдерживает сравнения с глубиной «Исповеди» Августина. И всё-таки она стоит несравненно выше современных опусов, коими жизнь монастырей, приходов, епархий России изображается в негативном свете — как средоточие неправды, властолюбия и корысти. «Критика системы» составляет единственное и исключительное их содержание. Жанрово это уже даже не исповедь как «признание», confession, но псевдоисповедь и антиисповедь — «исповедь-разоблачение» и «исповедь-вызов». Всего ближе таковые стоят к сюжетам жёлтой прессы, сенсационным откровениям перебежчиков и прочим сомнительным каминг-аутам.
«Исповеди бывших» выглядят как романтизация автором собственного бунтарства
Автобиографические истории «бывших», как правило, небрежно оформлены и лишены литературных достоинств. Но главное, что в мировоззренческом и культурном отношении они означают дальнейшее скольжение вниз. Цель — произвести сенсацию, вызвать шумиху, обеспечить неприятности для руководства и недавних товарищей, избранных мишенями обличения. И если проблема «Истории моих бедствий» — в чрезмерной откровенности описания порока, то реализм нынешних «исповедей бывших» выглядит целиком как манифестация и романтизация автором собственного бунтарства. Ну, а там, где на переднем плане — бунт и попытка давления, о мере, реализме и искренности можно забыть. Приходится говорить о стратегии очернительства, более или менее осознанной и исполняемой с разной степенью искусности.
«Говорить правду» о негативных явлениях в жизни Русской Православной Церкви — пафос работ «бывших». Честно сказать, это напоминает попытки в подворотне «просвещать» малолетних, раскрывая глаза на определённые подробности жизни старших. И — да — подобные откровения могут вызвать в незрелом и неподготовленном сознании шок, подорвать доверие. Однако же всякий человек с опытом скажет, что крайний натурализм, где родители, учителя и соседи предстают похотливыми и алчными животными, — не есть правда в её настоящем значении. Это преувеличение, если подобные вещи утверждаются неосознанно, и то же самое представляет прямую манипуляцию и подлог в случаях, когда сниженная «правда» об отношениях и людях внушается целенаправленно и со знанием дела.
Обличители и критики недоговаривают. Наряду со сниженным, обсценным всегда есть место подлинному. Одновременно с похотью в человечестве присутствует и возвышенная любовь, наряду с корыстью проявляется и душевная щедрость. Наряду с властолюбием действуют забота и ответственность старшего лица, на фоне эгоистических склок сохраняются тёплая дружественность и готовность уступить. За фарисейской рамкой продолжают теплиться молитва и живое чувство Бога.
Да, недостатков в церковной жизни немало. Однако «исповеди бывших» лишены самого элементарного: намёка на доброе
Да, недостатков в церковной жизни немало. Свои проблемы присутствуют в монастырях, церковном управлении, имеет место карьеризм и невоздержный образ жизни отдельных служителей Церкви. Однако «исповеди бывших» лишены самого элементарного: намёка на доброе. Важнее всего для «бывших» — не отобразить церковную жизнь в многообразии, но всеми правдами и неправдами продавить установку на её испорченность. По той же причине нет охоты разбирать подробно собственные поступки и мысли. А зря: значительная доля конфликтов создана их неуживчивыми характерами, противоречивыми действиями.
Желание авторов дать максимальную картину безобразий выводит прямолинейный и однотипный реестр характеров и ситуаций. Тема «луча света в тёмном царстве» или, реже, «меня и таких, как я» служит заменой сюжетности. Разрекламированные «раскрытие правды», обнародование «запретных страниц» оборачиваются утрированием. Фактология реальных событий и имён не может прикрыть личную пристрастность автора.
Осознанные манипуляция и подлог — в переходе с позиции вдумчивого, доброжелательного исследователя к пропаганде: к попыткам подрыва доверия к монашескому искусу, проповеди, иерархии, к священному сану и духовному руководству как таковым.
Возникает резонный вопрос: чего ради всё это? Море слов льётся с единственной целью — как-нибудь приукрасить факт собственного отступничества. Человек мучается неправотой; чрезвычайные, по его мнению, обстоятельства должны как-нибудь сгладить проблему серьезнейшей вины в нарушении обетов, прелюбодеянии, оставлении семьи, оставлении сана, уходе в раскол, ересь, неверие, в другие религии.
Но критика — обоюдоострое оружие. В личностном плане критик самоуничтожается опережающим темпом. Переосмысливая «неправду и бессмысленность РПЦ», «бывший» опиливает ветвь, на которой сидит. При том, что моральных авторитетов и дисциплины больше нет, вакханалия неуправляемых мыслей, идей одолевает его. Вот почему «бывшие», на словах будто бы отчётливо знающие, в чём должна, по идее, состоять правда христианства и Церкви, впоследствии не создают своих лучших форм, не покоряют эверестов духовности и не привлекают к себе никого, за исключением таких же упадочных, вечно брюзжащих субъектов.
Начав один раз, «бывший» не может остановиться. Разочарование отдельных людей распространяется на церковность в целом, становится поводом к пренебрежительным оценкам традиции, богослужебных установлений, святых, а то и к полной утрате веры. Вспомнился один отзыв из сетевой дискуссии: «Что касается хулы на Духа Святого — у автора её “вагон”. Досталось и прп. Акакию из “Лествицы”, и самому Иоанну Лествичнику, и всем святым отцам Церкви вместе взятым, и самому институту монашества, да что там, Церкви вообще! Конкретный монастырь тут — малая часть претензий. И у меня в голове не укладывается, как могут христиане транслировать подобные вещи на весь свет. Причем это считается подвигом — человек “честно” расстригся, “честно” отказался от монашеских обетов, “честно” облил Церковь помоями... В этом плане мне гораздо ближе ушедшие монахини, о которых с жалостью упоминает автор. Они не стали, подобно автору, гордо отрясать прах РПЦ со своих ног, а ходят в храм, молятся, каются и даже присматриваются вернуться обратно в монастырь. Это живые души, которые, несмотря ни на что, не теряют связь с Богом».
Отдельного слова заслуживает читатель «исповедей». Успех обличительных сочинений относителен и все же вызывает сожаление. Иной раз сталкиваешься с откровенным абсурдом: отход от веры мыслится этаким подвигом, выражением принципиальной позиции, протеста против недостатков церковной действительности. С равным успехом «из чувства протеста, назло» можно нанести себе самому какое-нибудь увечье — выстрелить в ногу. Перевёрнутые смыслы, испорченность вкуса создают благоприятную среду для «исповедей бывших».
Феномен отступничества известен давно. Даже среди тех, кто своими глазами видел Господа и слышал Его проповедь, нашёлся Иуда. В числе «апостолов от семидесяти» упоминается целых пять отступников. И в последующие времена за Церковью следует огромное число сектантских, еретических, самосвятских сообществ, каждое из которых тщится отстоять свою «правду».
В наше время «бывшим» раскрываются новые невиданные возможности. Любое частное мнение, оформленное в сенсацию, расходится стремительно и обсуждается широко, от соцсетей до массовых изданий. Усиливаются тяга к происшествиям и скандалам, интерес к разного рода аномалиям, каноническим и моральным. Читателю в этих условиях приходится быть особенно осторожным. «Исповеди бывших» становятся новой формой атаки на Церковь. Понимание проблематики «бывших», расстрижений-расцерковлений-разводов, как срыва и болезни души избавляет от романтизации темы.
В довершение очерка задумаемся ещё раз: о чём с таким упорством сообщают нам «бывшие»? О том ли, что монашество, пастырство, приходская и образовательная работа умерли? Этому не поверят. Самый рьяный критик воздержится от подобного утверждения. Тогда, может быть, они имеют в виду, что у них лично судьба не задалась, крест выдался особенной тяжести, которой невозможно нести и терпеть? Нет, наверняка тоже нет. В одинаковых и более сложных условиях на своём месте продолжают трудиться, молиться, служить клирики, причетники, монашествующие, причём совершают они это не по ограниченности или «рабской психологии», но осознанно и свободно, будучи людьми достаточного ума и развитых способностей. Таков их благой выбор и умение различать в малом большое. Такова вера этих людей, что справедливость и обеспечение прав не являются приоритетами. Лучшее, что можно предпринять для исправления нравов, — это «с терпением проходить предлежащее поприще», по слову апостола.