Однажды мне пришлось выступать в техническом ВУЗе. Быстро выяснилось, что образ мышления этих студентов серьезно отличается от более привычного мне стиля гуманитарной аудитории. «Понять» для технаря означает – уяснить для себя «физику процесса», разобраться, как работает некая машина, уметь разобрать и вновь собрать ее, объясняя назначение и функцию каждой детали. В ходе того разговора христианское учение мне самому открылось с неожиданной стороны.
Началось все с того, что один из студентов задал прямой вопрос:
– Что вы празднуете, ежегодно отмечая Пасху? На днях я из любопытства заглянул в ближайший храм. Священник произносил проповедь. Некоторые слова врезались мне в память. Он патетически восклицал: «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?» Честно сказать, ситуация меня повеселила. Дело в том, что в храме, в прямой видимости от этого священника, стоял гроб с покойником, которого, вероятно, позже собирались отпевать. Я даже хотел было сказать: «Святой отец! Я знаю, где находится то, что вы ищете! Жало смерти и адова победа – совсем рядом, в вашем же храме. Пойдемте, покажу!»
В аудитории раздались смешки. Ободренный поддержкой товарищей, мой оппонент продолжил:
– В каком смысле вы празднуете победу над смертью? Ведь она никуда не делась. Люди тысячелетиями умирали до Христа – не перестали они делать этого и после Него. Так что Он ничего не изменил. Я мог бы понять вашу радость, если в результате воскресения Богочеловека смертность сошла бы на нет. Я даже искренне разделил бы с вами эту радость, если прекратились бы войны, болезни и катастрофы перестали калечить и уничтожать жизнь, а увечье и смерть исчезли из нашего мира навсегда. Но ведь этого не произошло!
В общем, первый вопрос был поставлен вполне конкретно и остро. Покуда я собирался мыслями и развивал идею наших апологетов о смерти как наказании за грех, вдогонку поступил еще один:
– Если смерть есть неизбежное наказание за грех, то почему умерла Мария, мать Иисуса? Ведь, согласно вашему учению, Она не совершила личного греха. За что Ее подверг смерти собственный Сын? Да-да, именно Сын. Ведь если Он Бог, то вопросы жизни и смерти должны быть в Его власти.
Вопрос о смысле смерти полагает начало религиозной мысли и является точкой размежевания религиозных доктрин
Точная постановка вопроса зачастую открывает путь к решению. Действительно, вопрос о смысле смерти полагает начало религиозной мысли и является точкой размежевания религиозных доктрин. В этом пункте с очевидностью проявляется уникальность христианства.
Размышляя о назначении смерти в жизни человека, святитель Григорий Нисский в своем «Большом огласительном слове» предлагает весьма интересный образ. Представим себе кувшин тонкой работы, расписанный рукой настоящего мастера, главную ценность в доме хозяина. Предположим также, что по соседству живет некий враг, завистник и клеветник. Улучив момент, он пробирается в дом хозяина и, желая досадить ему, портит его любимую вещь: вливает в кувшин расплавленный свинец, который быстро застывает и делает сосуд непригодным к использованию.
Как быть хозяину? Кувшин имеет сложную форму, и потому извлечь твердую болванку из него невозможно. Тогда хозяин, не желая расставаться с любимой вещью, делает, на первый взгляд, отчаянный жест: высоко подняв кувшин над головой, он с силой бросает его на каменный пол.
Казалось бы, ценная вещь погублена окончательно. Но стенки кувшина, утратив целостность, перестают удерживать свинцовую болванку – та отделяется и откатывается в строну. А хозяин, будучи сведущим в гончарном деле, бережно собирает некогда составлявшие кувшин осколки, обмазывает их мокрой глиной, соединяет один с другим в первоначальном порядке, обжигает на огне – словом, употребив все свое искусство, возвращает кувшину надлежащий вид.
Этот кувшин, говорит Григорий Нисский, и есть душа человека. В результате первого грехопадения к ее чувственной стороне примешалось зло, причем так сложно и тонко, что удалить его острым хирургическим действием невозможно.
Но почему? Потому что не удается даже указать границу между нашими добродетелями и пороками.
Древнегреческий философ Зенон Элейский некогда сформулировал так называемые апории – ситуации, неразрешимые для человеческого разума. Одна из них называется «Куча». Собрав учеников, Зенон принялся доставать из мешка и бросать на землю зерна пшеницы – одно за другим.
– Остановите меня, когда увидите перед собой кучу зерна, – предложил он.
– Довольно, Зенон! – сказали спустя какое-то время некоторые ученики.
– Нет, продолжай! – перебили другие. – Куча еще не появилась.
Тогда философ, наоборот, начал выбирать из кучи по одному зерну, велев дать знак, когда куча исчезнет. И снова среди учеников возникли разногласия. Смысл этого урока состоял в демонстрации принципиальной невозможности определить количество зерна, образующее кучу.
С нашими лучшими чувствами, силами и талантами происходит ровно то же самое: никто не может сказать, в какой момент «зернышки» наших добродетелей превращаются в «кучу» греха и порока. Демаркация добра и зла в человеческой душе и берущих в ней начало делах оказывается невозможной.
В какой момент ошиблась мать, воспитывая сына? Казалось бы, материнская любовь – безусловно святая сила. Когда женщина старается защитить и сохранить порожденную ею жизнь, лучше не стоять у нее на пути. Мать, увлекаемая этой силой, способна ночью, в лютый мороз, при пурге пройти десяток километров, отделяющих ее село от районного центра, и употребить всю свою убедительность, чтобы привести врача к опасно заболевшему ребенку. Но когда эта сберегающая жизнь сила начинает заботливо калечить собственное чадо? Сколь часто приходится встречать какого-нибудь сорокалетнего увальня, так и не женившегося, ни дня не служившего, не работавшего, не взявшего на себя никакой заботы, проводящего жизнь за компьютерной игрой или пропивающего скромную материнскую пенсию!
Какую бы добродетель мы ни взяли, у нее непременно обнаруживается своя тень или темный двойник
В какой момент личная храбрость солдата становится безрассудством, а осторожная рассудительность оборачивается трусостью? Где почтение к старшим – по сану, должности или возрасту – мутирует в подобострастие? Какую бы добродетель мы ни взяли, у нее непременно обнаруживается своя тень или темный двойник: щедрость скатывается к расточительности, бережливость – к скупости так же неуловимо, как образуется куча зеноновых зерен.
Добро и зло в душе человека так сложно переплелись между собою, что это напоминает неоперабельную опухоль – диагноз некоторых онкологических больных. Злокачественное новообразование так сложно смешивается со здоровыми тканями, что ни один, даже самый искусный, хирург не возьмется отделить одно от другого.
В такой ситуации остается одно: подвергнуть пациента радио- или химиотерапии. По сути, этот метод представляет собой поэтапное убийство посредством дозированного яда. Желая спасти подопечного, врач убивает опухоль вместе с самим пациентом в надежде на то, что сама смерть разлучит их. Быть может, организм окажется хоть чуть-чуть жизнеспособнее раковых клеток и сможет пережить их гибель. Тогда можно будет прекратить химиотерапию и преступить к реабилитации. В ряде случаев это действительно срабатывает, и человека удается вернуть к изначальному состоянию, в котором он пребывал до болезни.
Бог делает нечто подобное, подвергая нас смерти. В результате первородного греха прародителей все мы от рождения носим в себе «раковую опухоль» страстей и пороков. Вследствие этого оказываемся не способны, не совершая зла, сделать никакое, даже святое, дело.
В результате первородного греха прародителей все мы от рождения носим в себе «раковую опухоль» страстей и пороков
Вспоминаю мужчину, приходившего в наш храм Александра Невского в поисках помощи. Ситуация в его жизни складывалась критическая. К счастью, на тот момент в нашем распоряжении были некоторые свободные средства, и нам удалось отодвинуть человека от пропасти отчаяния.
Но радость о добром деле оказалась недолгой. Отрезвление наступило через пару месяцев, когда тот же нуждающийся вновь появился на нашем пороге с очередной просьбой. Что делать? Житейские неурядицы имеют свойство не заканчиваться раз и навсегда, но, подобно хорошим часовым, надежно сменяют друг друга. Внимательно рассмотрев его дело, мы сошлись на том, что в этот раз человек, хоть и потрудившись, вполне способен решить свое затруднение самостоятельно. Но, вспомнив предшествующий опыт, он предпочел «пойти по линии наименьшего сопротивления» и начал стремительно превращаться в обыкновенного попрошайку. Просителю было отказано – он сильно обиделся и дошел едва ли не до угроз, по-видимому, полагая, что после первого раза мы ему уже должны. А нам стало очевидно, что даже незначительную милость мы, грешные люди, не можем сделать, как ожидали: вроде бы помогли, но тем же самым и развратили ближнего своего. Только невнимательный или неопытный в деле благотворительности человек склонен пребывать в уверенности, будто он способен сотворить чистое, без примеси, добро высочайшей пробы.
В романе «Идиот», например, есть эпизод, когда князь Мышкин беседует с поручиком Келлером, бретером, пьяницей и бабником. Изначально офицер стоит в оппозиции к главному герою, но в какой-то момент их сводит жизнь, и вот они уже сидят на даче, беседуют – и становятся близкими друзьями. Келлер исповедуется перед князем, чистосердечно открывая все направленные против него интриги. Между ними возникает теплое дружеское чувство, и оба они искренне радуются этому обстоятельству. Вдруг Келлер задумывается и мрачнеет:
« – Я хотел, так сказать, сообщив вам мою полную, сердечную исповедь, тем самым способствовать собственному развитию; с этою мыслию и заснул в четвертом часу, обливаясь слезами. Верите ли вы теперь благороднейшему лицу: в тот самый момент, как я засыпал, искренно полный внутренних и, так сказать, внешних слез (потому что, наконец, я рыдал, я это помню!), пришла мне одна адская мысль: ‟А что, не занять ли у него в конце концов, после исповеди-то, денег?” Таким образом, я исповедь приготовил, так сказать, как бы какой-нибудь ‟фенезерф под слезами”, с тем чтоб этими же слезами дорогу смягчить и чтобы вы, разластившись, мне сто пятьдесят рубликов отсчитали. Не низко это, по-вашему?
– Да ведь это ж, наверно, не правда, а просто одно с другим сошлось. Две мысли вместе сошлись, это очень часто случается. Со мной беспрерывно. Я, впрочем, думаю, что это нехорошо, и, знаете, Келлер, я в этом всего больше укоряю себя. Вы мне точно меня самого теперь рассказали. Мне даже случалось иногда думать, – продолжал князь очень серьезно, истинно и глубоко заинтересованный, – что и все люди так, так что я начал было и одобрять себя, потому что с этими двойными мыслями ужасно трудно бороться; я испытал. Бог знает, как они приходят и зарождаются» (Достоевский Ф.М. Идиот).
«Теория двойных мыслей» иллюстрируется в романе и другим рассказом, на сей раз совсем не анекдотичным. Афанасий Иванович Тоцкий, богатый помещик, «по великодушию своему, принял на свое иждивение и воспитание» семилетнюю сироту – дочь соседа по имению, бедного дворянина. Мать девочки погибла в пожаре, уничтожившем всё их скромное достояние, а отец от потрясения сошел с ума и вскоре умер. Тоцкий не дал ребенку пропасть, совершая, несомненно, благородный поступок. Но через несколько лет он заметил расцветающую красоту девочки, и великодушие уступило место вожделению: он всерьез взялся за образование Настасьи Филипповны, нанимая гувернанток и педагогов, а когда ей исполнилось 16, растлил и сделал своей наложницей... В какой момент он впервые взглянул на нее с вожделением?
Что бы ни совершал человек, он делает это не под влиянием только одного мотива – в его душе непременно оказывается целый букет устремлений самого разного толка, и внимательный взгляд всегда обнаружит там «змею под цветами» – гаденькую, пошленькую, корыстно-похотливую мыслишку.
Исходя из вышесказанного, можно уяснить странную позицию святых по отношению к самим себе. Даже будучи явно исполненными дарами благодатью Святого Духа, они совершенно искренне называли себя последними из грешников, «недостойными развязать ремень обуви Христа». Здесь нет никакого конфессионального позерства или привычки к самоумалению. В отличие от нас, святые попросту видели свою «змею под цветами», примесь зла и в совершенных ими великих делах, и даже совершая подвиги или особые дела милосердия, справедливо полагали, что «по-прежнему так и не приступили к делу покаяния».
Все, что бы мы ни делали, получается в буквальном смысле «с грехом пополам»
Итак, все, что бы мы ни делали, получается в буквальном смысле «с грехом пополам». Особенность же греха состоит в том, что он всегда рикошетит по делающему его человеку, вне зависимости от того, на кого именно был направлен. Как констатировал герой другого романа Достоевского Родион Раскольников, «я не старушку убил – я себя убил». Всякое совершенное нами дело неизбежно оседает в нашей душе язвой греха.
Царь и псалмопевец Давид говорит: «вино веселит сердце человека» (Пс.103,15). Нельзя не согласиться, но требуется уточнить: оно действительно веселит, но только не в том случае, когда у человека есть гастрит или язва желудка. Откуда вокруг столько скорбящих и озлобленных, живущих при этом в полном достатке? Ничто не радует того, кто неспособен радоваться и пребывает в болезни. «Что пользы человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? И какой выкуп даст он за душу свою?» (Мф. 16, 26).
Когда человеку и красоты целого мира мало для радости, он не может быть счастливым. А Бог хочет, чтобы человек был счастливым, и потому «разбивает кувшин». Он подвергает нас «химиотерапии смерти», чтобы с ее помощью разделить нас с роковой болезнью. Умирать страшно. Иногда – болезненно. Но необходимо. Поэтому через смерть должны пройти все. Даже Божия Матерь, Которая не совершила личного греха. Священное Писание знает имена тех, кто живыми были восхищены на небо, но традиция однозначно говорит, что в последние времена и они тоже должны будут пройти через этот фильтр смерти, чтобы отсечь от себя всякое зло. Возможно, именно это имел в виду апостол Павел, когда говорил: «Для меня смерть – приобретение» (Флп. 1, 21).
Схожим образом к смерти относились и те, кого Иустин Философ называл «христианами до Христа». Решением афинского суда Сократ был приговорен к смертной казни. Палач принес чашу с растворенным в ней порошком из корня цикуты. Это яд, который осужденному надлежало выпить до захода солнца.
Философ не стал торопиться и провел последний свой день, беседуя, по обыкновению, с друзьями и утешая их: «Смерти бояться не нужно. Ведь человек боится того, что несет ему зло. А о смерти никто не знает, добро она или зло. Потому тот, кто боится смерти, думает, будто знает то, чего в действительности не знает. К тому же мне, всю жизнь посвятившему философии, было бы смешно бояться смерти, ведь философия – это и есть предуготовление к смерти. Странно было бы марафонцу, приближающемуся к финишу, поворачивать обратно, вместо того чтобы удвоить усилия в виду своей цели». Выпив яд, Сократ лег и произнес свои последние слова: «Критий, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте!»
Асклепий в греческой мифологии – бог врачевания. По обычаю, в жертву ему приносили белого петуха, когда человек выздоравливал после тяжелой продолжительной болезни.
Ясное понимание смысла смерти позволяет исключить из аскетической повестки дня задачу, которую многие считают едва ли не основной в жизни христианина – умерщвление страстей личным ожесточением воли.
В самой постановке этой задачи заключена роковая ловушка. Сплошь и рядом возникает типичная ситуация: к священнику приходит человек и заявляет: «Я ухожу из Церкви. То ли я безнадежен для Царствия Небесного, то ли ваши церковные ритуалы и практики попросту не работают. Будучи усердным прихожанином в течение двадцати лет, я послушно делал все, чему меня учили: читал молитвенное правило, постился дважды в неделю, регулярно бывал на Исповеди и причащался Святых Христовых Тайн; я даже жертвовал Церкви десятину своих доходов, но, увы, не стал лучше ни на йоту. Страсти так и не отступили, список моих грехов можно заламинировать и повесить на стену, ибо он не изменился со времени первой литургии. В последнее время, стоит мне приблизиться к исповедующему священнику, он приветствует меня фразой из мультика ‟Жил-был пес”: ‟Шо, опять?”
Таким образом, человек, если и не разочаровывается окончательно в Церкви, то по меньшей мере ставит под вопрос уместность своего пребывания в Ней. Отчего-то он уверен, будто Христос, апостолы или святые отцы завещали ему умерщвление страстей в качестве непременного условия спасения.
Но простое рассуждение приводит к мысли о невыполнимости этой задачи. Ведь если бы существовали аскетические практики, дающие человеку шанс собственным усилием победить страсти, зачем Богу приобщать к смерти всех нас, начиная от Адама и Евы? Кто станет подвергать пациента мучительной химиотерапии, если опухоль может рассосаться сама, в результате гимнастики и массажа? Логичнее было бы сделать наоборот и предоставить человеку неограниченное время жизни для самосовершенствования: живи, дескать, вот тебе в качестве задатка тысяча лет для того, чтобы бросить курить. В этом случае мы имели бы другое Евангелие и совершенно иную веру.
Но пока это простое рассуждение не сделано, каждое новое поколение христиан попадает в одну и ту же ловушку: сначала человек ставит себе принципиально недостижимую и противоречащую евангельскому учению цель, потом вполне ожидаемо ее не достигает, вследствие чего разочаровывается и ищет запасной выход из Церкви.
Но возникает вопрос: если страсти нельзя умертвить прежде смерти, почему мы все-таки призваны бороться с ними всю жизнь? Вспомним наших знаменитых дрессировщиков братьев Запашных. Они не убивают своих тигров, да и лев в результате дрессировки не превращается в в безобидного хомячка. По-прежнему оставаясь опасным хищным зверем, их подопечный всего лишь покоряется разумной воле человека и в нужный момент по знаку дрессировщика послушно усаживается на тумбу.
Аскетическая задача христианина состоит не в том, чтобы убить в себе страсти, но в том, чтобы не дать страстям убить в себе человека
Аскетическая задача христианина состоит не в том, чтобы убить в себе страсти, но в том, чтобы не дать страстям убить в себе человека и удержать их «на тумбе», то есть по меньшей мере в рамках Уголовного кодекса и традиции христианского благочестия. Нужно признать: сделавшись пьяницей, человек уже до самой смерти не сможет освободиться от зависимости, но воздерживаться от алкоголя до конца своих дней ему вполне по силам. Наша цель – не победа, но оборона. Эта «игра на удержание счета», помимо всего прочего, является важным показателем направленности нашей воли: куда указывает ее стрелка? На Небесное Царство и на Христа, как на цель и полюс нашего бытия? Или в сторону от Него?
Впрочем, одну конкретную страсть, наверное, возможно победить. Жития святых и практика современного христианства знают примеры этого. Но место одного побежденного врага непременно займет другой – так что победа в баталии все же не принесет победы в войне. Бог иной раз намеренно попускает человеку грубую страсть, чтобы на освободившемся месте не выросла тонкая и, значит, более губительная. Так, обещая народу Израиля землю, на которой тот может поселиться, Господь говорит: «Ужас Мой пошлю пред тобою, и в смущение приведу всякий народ, к которому ты придешь, и буду обращать к тебе тыл всех врагов твоих… (Но) не выгоню их от лица твоего в один год, чтобы земля не сделалась пуста и не умножились против тебя звери полевые» (Исх. 23, 27–29).
Многократно падающий, но не оставляющий борьбы человек вполне может быть причислен к мученикам и исповедникам
Так что не стоит отчаиваться или разочаровываться, наблюдая множество своих грехов. То, что не сможем одолеть мы, победит смерть. Многократно падающий, но не оставляющий борьбы человек вполне может быть причислен к мученикам и исповедникам. Цель нероновых палачей заключалась не в том, чтобы, к примеру, содрать с христианина кожу – на что им такое приобретение? – но в том, чтобы сломить его волю и вынудить отречение. В случае успеха казнь можно было и не совершать: инерция отступничества психологически уже не позволяла человеку вернуться к прежней христианской практике. То же делают и бесы, искушая нас, и порой преуспевают в своем деле.
Смерть как «химиотерапия», разделяющая добро и зло, – только первый этап лечения. В случае успеха перед врачом встает не менее сложная задача – реабилитация.
